Моё детство превратило меня в кровожадное чудовище в человеческом обличье, научило прятаться от людей у них же на виду, научило убивать так, словно это так же просто, как покупка презервативов.  В первый раз страшно, неловко, а потом привыкаешь.  Потом это становится обычным делом. 
     
     Родился и провёл детство я в небольшой деревне близ города Орла.  Деревня состояла из нескольких домов с захудалыми огородами, ларька, типичных старушек-сплетниц, дедов-алкоголиков, пары-тройки детей с их родителями, невежества, сплетен и угнетающего однообразия. 
     
     В моей жизни однообразие закончилось быстро, и я не могу сказать, что был рад этому.  Чаще всего я сидел в своей комнате и мечтал, чтобы у меня жизнь была такая же, как у соседского мальчишки Андрея… Простое, скучное и лёгкое детство, лишённое крови, убийств, смерти и страха.  У Андрея было обычное детство обычного деревенского мальчугана, а из меня с самых ранних лет делали убийцу.  Нормальные родители хотят, чтобы их дети стали примерными обеспеченными семьянинами, а не наёмными убийцами, которые иногда уточняют в словаре значение слова «жалость»… и успешно это значение забывают. 
     
     Когда Андрей бегал по лесу с палкой в руке, воображая себя смелым воином, я мог перерезать горло какой-нибудь собаке или кошке под надзором отца.  Если у меня не получалось, он всегда показывал, как это нужно делать, а потом находил другое животное и заставлял убивать его. 
     
     Убивать…
     
     И он не любил повторяться. 
     
     Сначала он заставлял перерезать горло.  Потом ему хотелось, чтобы я отрубил животному голову.  А когда у него было хорошее настроение, он приказывал мне вспарывать беднягам брюхо и вытаскивать внутренности.  Ещё он любил заставлять меня убивать свою жертву медленно: сначала отрубить одну лапку, потом вторую, затем третью, четвертую, покрыть тело порезами, несколько раз ударить по голове, выковырять глаз, а потом порубить… Да, папа любил это.  Ему нравилось, и наблюдать, и самому казнить животное.  Да, психом он был великолепным, профессиональным.  Он, конечно, не давал мастер-классы и не расписывался на плакатах со своим изображением, но дело своё знал на все сто процентов. 
     
     Я миллион раз хотел обо всём рассказать матери, но каждый раз останавливался, понимая, что отцу ничего не стоит выпустить кишки и мне.  Я боялся всего, хотел разделить с кем угодно свою ношу, но понимал, что никто меня за это по головке не погладит.  Если я скажу, что убивал – меня будут сторониться, будут тихо ненавидеть и презирать.  Даже если выясниться, что меня заставлял отец.  Это ничего не изменит. 
     
     Отец оставался глухим к моим просьбам.  Я умолял его, просил всё прекратить, спрашивал, для чего всё это нужно, но он молчал и улыбался.  А когда ему надоедало моё нытье, он брал из сарая тесак, хватал меня за шкирку и отводил глубоко в лес, а потом приставлял тесак к горлу и с той же плотоядной улыбкой говорил, что убьёт меня, если я продолжу ныть и не займусь делом. 
     
     Хм… Делом…
     
     Он имел в виду убийство.  Для него это было самым важным делом в жизни.  Он даже есть любил меньше, чем убивать. 
     
     Прикончив завтрак, папа прогуливался по деревне, ловил кошку или щенка, уходил в лес и занимался «делами».  После обеда убивать ему не нравилось.  После обеда ему нравилось смотреть, как убивают.  Всё верно! Мы вместе прогуливались по деревне, папа ловил животное, мы уходили в лес и уже я занимался «делами», а он наблюдал и блаженно улыбался.  Что он делал после ужина, я никогда не знал, но… Чёрт! Что ещё мог делать этот психопат?!
     В итоге весь этот кошмар превратился в повседневный ритуал.  Что-то вроде чистки зубов или мытья рук перед едой.  После первого убийства я несколько недель не мог в себя прийти.  После второго меня настиг ужас и полное осознание того, чем я занимаюсь.  После третьего пришёл страх, а вместе с ним и ухмыляющееся одиночество.  После четвёртого дали о себе знать отвращение и возмущение… Но я не могу вспомнить, когда отец полностью убил во мне человека, когда выпотрошить кишки собаке или задушить кошку стало так же просто, как пожелать матери спокойной ночи. 
     
     А мне ведь максимум было лет десять тогда. 
     
     Ещё вчера жизнь казалась скучной, но внутри теплилась надежда на лучшее, а на следующий день она превратилась в настоящий ад из боли, криков, стонов и смерти… смерти… Смерти!
     
     Смерти!
     
     Смерти!
     
     И я не мог от неё сбежать. 
     
     За каждым поворотом, в каждом доме, за каждым деревом, в каждой тени прятался отец с плотоядной улыбкой на лице и огромным тесаком в руке, который он мог пустить в ход в любой момент.  И пустил бы с огромным удовольствием. 
     
     Однажды отец сказал мне: «Я не убийца, сынок.  Я… просто создаю истории.  Простые истории, понимаешь? Дело в том, что истории несут в себе смерть.  Приятную и тёплую смерть… Разве я не прав, а? Конечно, прав, сынок! Смерть – это лучшее, что есть у человека! Это не отличает нас от животных, не придаёт нам могущества и не заполняет кошельки хрустящими купюрами, но это заставляет нас жить, заставляет нас радоваться, когда кого-то другого постигает смерть.  Убивать приятно.  Могущественно.  Убийство делает нас богами!». 
     Я не мог найти смысла в его словах, но они пугали.  Когда я понимал, что отец гордится тем, что делает, что и я постепенно становлюсь таким же, мне хотелось умереть. 
     
     Подружиться со своим соседом и ровесником Андреем и парочкой других детей я не мог.  Боялся.  Казалось, что в любое мгновение появится отец и убьёт их всех только за то, что они со мной заговорили.  А у меня ведь были «дела»… Да и дети избегали меня.  Когда ребёнок лет с восьми начинает убивать, на его лице редко появляется улыбка, и вообще он не излучает позитивную энергию, которая делает его привлекательным.  Я скорее излучал негативную энергию.  Тёмную.  Точно… Не хватало только, чтобы цветы вяли после того, как я пройду рядом с ними. 
     
     Моим единственным другом стал дневник.  Сначала затея вести собственный дневник показалась мне глупой, но когда я впервые описал на бумаге все свои чувства, стало легче.  Я начал описывать всё то, что заставлял делать меня отец, описывал своё эмоциональное состояние на тот момент, представлял, как отца посадят в тюрьму на пожизненный срок и ко мне вернётся нормальная обычная жизнь без убийств и постоянного страха. 
     
     Мне часто хотелось показать дневник маме, чтобы она разобралась со всем, чтобы она помогла мне выбраться из той глубокой ямы, наполненной кровью, куда меня скинул отец, чтобы она вернула из бездн ада мою душу, чтобы она вернула мою прежнюю жизнь… Но перед глазами сразу же возникал образ небритого мужчины с лохматой копной чёрных волос, с ядовитой улыбкой на лице, в клетчатой рубахе с длинными рукавами, в старых спортивных штанах с дыркой на коленке и в коричневых изношенных сандалиях.  А в правой руке мужчина держал огромный тесак, который через секунду вспарывал живот матери, а потом вонзался ей прямо в голову. 
     
     После таких видений дневник маме показывать совсем не хотелось. 
     
     И снова тупик. 
     
     Никуда не деться. 
     
     Отчаяние свергает с престола надежду и уже хочется хоть головой пробить преграду, выбраться из тупика и всё изменить, но…
     
     … не хватает сил.