- Остатки былого, - развёл руками Джэй, приметив на лице летуна брезгливость, и лишь сильнее закумарил. 
     - Значит, Ваши, действия – это проявления свободы? Вы, плюёте на своего хозяина. 
     - У меня его нет.  Никогда не было. 
     - Наивно. 
     - Наивно то, что, Вы, считаете меня своей пешкой.  Всё с точностью наоборот, мой глупый друг.  Будь я сошкой, Ваша, задница не оторвалась бы от тёплого и мягкого креслица. 
     - Забавно… мне вот, что интересно… Что же, такой умный и рассудительный человек по-лез в храм, выдав себя, ну а тем самым и всю свою подноготную? Зачем?!
     - А зачем же такие честолюбивые существа, как «Ангелы» гадят свою непорочность из-лишним кровопролитием?
     - Вопросом на вопрос не отвечают, так ведь? – попытался защититься его собеседник, но никудышная оборона дала трещину, поэтому трюмных крыс затопило водой морской. 
     - Это в приличном обществе.  А мы не в обществе, - заметил Джэй, - тем более не в при-личном, если на то пошло. 
     - Всё-таки я настаиваю на том, чтобы, Вы, ответили на мой вопрос. 
     - Задумайтесь, пожалуйста, с какой это стати я обязан на что-либо отвечать.  - Джэй всту-пил на опасный путь, но чувствовал себя уверенно, ибо знал, что серокрылые сейчас его не укокошат.  Если бы им нужно было только это, то они сожрали бы его ещё в здании бывшей школы. 
     - Вы довольно фривольны, мистер Крахан, - теряя самообладание, дрожащим голосом произнёс пришедший. 
     - Возможно, - парень позволил себе дерзкий смешок, после которого смачно затянулся. 
     - Хорошо.  Вы, не из тех, кого просто так можно сломить. 
     - Мне кажется глупое замечание.  Если, Вы, не заметили, то повторю… в этой вонючей яме заключённый я, а не вы.  Ну, в физическом понятии.  В моральном - заключённый, Вы, иначе бы я был бы давно мёртв, - Джэй обнажил в ядовитой улыбке ряд зубов.  Хищная гримаса сползла с лица с летуна. 
     - Почему люди в отчаянии смеются и улыбаются много больше, нежели в повседнев-ность?
     - Причин больше.  Когда жизнь дерьмо и все вокруг дерьмо – смех приобретает новые от-тенки и становится на удивление лечебным средством. 
     - Интересно, - протянул «Ангел». 
     - И долго ещё будет продолжаться эта клоунада? Говорите уже, что, Вам, надобно?
     - Хорошо, мистер Крахан.  Задам вопрос прямо… Зачем, Вы…
     - Извини, что перебил, но ко мне можно обращаться и без – Вы. 
     - Учту, - раздражённо заметил серокрылый.  – Зачем, Ты, проник в храм?
     - В поисках помощи, - Джэй ответил прямотой на прямоту.  Клином на клин.  Игры закон-чились.  – И теперь могу сказать, что очень жалею.  Ничего, кроме вонючей подсобки я там не нашёл.  К сожалению…
     - О какой помощи ты говоришь?
     - Если бы, Вы, были человеком, то мой ответ имел бы смысл, а так для, Вас, это будет пустым звоном.  Я устал… а уставший человек всегда хочет помощи, пусть и не всегда её просит. 
     - Понятно.  Не густо, но всё равно спасибо, мистер Крахан. 
     - Пожалуйста. 
     
     «Ангел» больше ничего не сказал, а молчаливо, по-английски, покинул так называемую «тюрьму для умного глупца». 
     
     Джэй остался наедине с гнилой капустой и болью, о которых так удачно позабыл, но, на-зло самому себе, вспомнил.  Но он был доволен самим собой.  Эту игру он выиграл и в чём бы ни заключался визит «Ангела» он ушёл с пустыми руками. 
     
     Боль в теле стала совершенно невыносимой, и через несколько минут мучений он вновь упал в обморок. 
     
     ***
     … Глаза вновь было тяжело открыть, а боль доселе раздирающая тело перешла в руки, ноги и голову, да и стала ещё и в разы сильнее.  В ушах звенело, как после взрыва, а глаза, кроме водянистой мути ничего не улавливали. 
     
     Безветренное пространство наполнилось запахом гари, от чего неприятно щекотало в ноздрях и хотелось чихнуть. 
     
     Во рту стоял стальной привкус крови вперемешку с неприятным осадком, возникающем после сна. 
     
     В шумной вакханалии Джэйсон чётко, хоть и на уровне подсознания, различал звук ше-лестящих крыльев, разрезающих толщу воздуха.  От этого становилось в мириады раз про-тивнее. 
     
     Парень попытался пошевелить руками и ногами, но вместо того, чтобы почувствовать напряжение мышц, почувствовал свирепую боль, как от ножевых ранений, которая пуль-сировала так сильно, что, казалось, он слышит сирену этой пульсации.  Движений никаких не последовало, но стало ещё больнее, чем было, и разум застонал от бессилия, но это, как ни странно, отрезвило беднягу.  Он начал чувствовать, как помутненная хмарь отходит от него, точно вода, сначала покрывающая торчащий столб, а потом обнажающая древесную породу. 
     
     Джэй уже избавился от навязчивого звона и пытался оглядеться вокруг, что отзывалось уколом в шею, которая затекла.  Но, когда он огляделся и понял в какое дерьмо вляпался, то пожалел, что потратил силы на то, чтобы заранее узнать это. 
     
     Он был прикован к кресту, точно Иисус.  В его руки и ноги были всажены ржавые гвозди, при помощи которых кровоточили зудящие стигматы.  По убранству интерьера, в котором он потчевал, было понятно, что он находится в центральной зале храма, а крест стоит посередине.  Зала очень просторна.  Своды потолка уходят настолько высоко, что, казалось, заканчиваются лишь у облаков.  Толстые мощные колоны подпирают черноту, сквозь которую невозможно увидеть края.  Стены испещряют фрески с разными библейскими сюжетами, чуждыми суеверному журналисту.  Естественный свет в залу не проникает, ибо «Ангелы», очевидно, пожадничали ресурсов на строительство окон.  Помещение освещается всё теми же, странного происхождения, огоньками, витающими в воздухе и перешептывающимися между собой.  Помимо огоньков в воздухе также порхают пришедшие с небес бестии.  Они заполняют всю залу, от чего Джэй ужасается.  Неужели они придумали для себя новое кровавое веселье, что на казнь простолюдина стеклось столько серокрылых?!
     
     На казнь?
     
     Парень не мог сказать с точной уверенностью, почему именно это слово озарило его мозг, но при нынешних обстоятельствах ничего другого на ум не лезло.  Всё крайне туманно. 
     
     Он болтался на кресте, как кукла, только, вот, боль чувствовал по-настоящему.